0xFF

Геннадий Черкашин, Возвращение:

ШОКОЛАД Мы играли в футбол, когда на площади Щорса показались американцы. Мяч мы вырезали из гусеничной резины подбитого «тигра». Танк мы нашли на кладбище в густых зарослях сирени, куда он влетел, не разбирая дороги, прямо по могилам.
Когда мы по очереди финкой вырезали кусок каучука, мы всегда обсуждали, куда они побежали дальше. Отсюда они могли смотаться в Херсонес, или в Камышовую бухту, или ещё дальше - в Казачью, но куда бы они ни бежали, везде впереди вставало море, а сзади катилась волна наших матросов - «полосатых дьяволов», и немцы не ждали от них пощады. Поэтому, прижатые к морю, они дрались за каждый камень, и, может быть, именно здесь и были самые страшные бои за Севастополь.
Здесь и на Сапун-горе.
Мяч получился тяжелым и твердым, как камень. Сначала он жутко отбивал ногу, но потом мы стали привыкать, а когда уже совсем привыкли, появились эти американцы. Трое офицеров в морской форме.
Мы ещё утром знали, что в бухте стоит американский сухогруз, который пришёл к нам, потому что в Ялте началась конференция. Говорили, что на эту конференцию Рузвельта и Черчилля везли через наш город, чтобы показать им, как он разрушен.
Они ездили по городу как раз в то время, когда мы сидели на уроках. Учились мы в бомбоубежище под школой, потому что нашу школу разбомбило - остались лишь обгорелые стены и засыпанные штукатуркой и стеклом лестничные площадки до второго этажа.
Мы с Котькой Греком сидели на кирпичах, и вместо парт у нас тоже были кирпичи, а у некоторых были столы и стулья. У нас тоже раньше был стол на двоих и два стула. Стол притащил я, стулья - Котька. У нас были самые шикарные стулья в классе, и все нам завидовали. Но в один прекрасный день кто-то стащил наш стол и наши стулья, и с тех пор мы с Котькой сидели на кирпичах. Котькина бабушка Яка тогда очень рассердилась и пошла в учительскую проверять, не поставили ли их туда или к директору. Но в учительской стульев не было, а к директору она не пошла.
Мы сидели с Котькой на кирпичах и играли в морской бой, когда Марья Ивановна, наша учительница, сказала:
- Дети, завтра придите все нарядные, наденьте самое лучшее. Вы знаете, что в нашем городе сейчас высокие гости, и не исключена возможность, что они придут к нам. Ведь наша школа была самой большой в городе.
Мы пришли с Котькой домой, и я сказал бабушке, что к нам завтра приедут высокие гости и пусть она оденет меня получше. Бабушка сказала:
- Ждите, больше им нечего делать, как к вам в гости приезжать.
Её тон меня обидел. А когда она увидела, что я обиделся, она приготовила мне белую рубашку и выгладила брюки, но никто к нам так и не приехал. Учительница сказала, что они уехали в Ялту на конференцию.
А на следующее утро ко мне прибежал Котька Грек и заорал, что пришел огромный «американец», и мы с ним побежали на бульвар, чтобы рассмотреть американский пароход. Он был огромен. А между берегом и судном курсировали амфибии, груженные какими-то ящиками. Американские матросы весело смеялись, глядя на нас, и махали нам руками.
Мы, конечно, очень удивились, когда вдруг эти американцы притопали к нам.
Мы тут все сразу стали форсить, особенно Котька. Он так всех обводил, что у меня созрело решение сделать его капитаном команды. Вот уже две недели капитаном был я, но сегодня Котька играл почище меня, демонстрируя лучшие качества советского футбола перед иностранцами.
Даже Киндер старался. Он бегал, как чудик, и все время терял правую тапочку. Тапочки были брезентовые, на негнущейся подошве, вырезанной из старых автомобильных покрышек. Киндер возвращался за тапочкой и натягивал её на синюю в цыпках и царапинах ногу.
Они тогда ещё были вместе: Леня, Юрка и их мама, бледная худая женщина. Мы знали, что она очень больна.
Я уже говорил, что каждое утро Юрка стоял возле магазина и ждал, когда мы отдадим ему мягкие, липкие, теплые и очень, очень вкусные кусочки хлеба. Дома считалось, что мы их съели по дороге. Все собранное за день Киндер относил на базар и менял там на мясо, или на крупу, или на американский комбижир, а потом шел домой, топил плиту и готовил обед.
Часто матери становилось так худо, что он сам и кормил её. Совсем как маленькую, из ложечки. Покормив мать, Киндер приходил к магазину и устраивал Юрке нагоняй, потому что Юрка, вместо того чтобы стоять и ждать, когда мы отдадим ему свои довески, гонялся за собаками, и сделанная из мешковины сумка развевалась за его спиной, как флаг.
Обычно после очереди мы тащились ловить рыбу или крабов. Киндер шел с нами. Он не брезговал ничем, даже зеленухами, только бесчешуйчатых, покрытых слизью «собак» он со злостью бил о камни.
В холодное время мы ходили на свалку или на кладбище охотиться на пичуг из рогаток, и, если нам удавалось подбить что-нибудь, мы отдавали птиц Киндеру. В такие дни он часто смеялся, подмигивал и похлопывал себя по животу, который почему-то у него был побольше наших, хотя сам он был тощий, как хамса.
Когда Котька забил гол, союзники захлопали в ладоши, а самый длинный американец поманил нас к себе. Он показал на какую-то коричневую коробку и сказал, что это шоколад. Как-то моряки угощали меня шоколадом, маленьким коричневым кусочком, который тут же растаял во рту. Другие забыли его вкус - это уж точно. Жереб даже спросил у меня, что вкуснее: виноград или шоколад. Тоже мне, нашел, что сравнивать!
- Виноград - это виноград, - сказал я. - А шоколад - это… это…
- Конфета, - подсказал мне Котька.
- Какая конфета! - Я рассмеялся. Чудак этот Котька, нашёл конфету, умора, да и только!
- Конфета - это конфета. Подушечка, например, леденец, - сказал я. - А вот шоколад - это шоколад. Это… - Я поцеловал кончики пальцев и закатил глаза. - Вот что такое шоколад!
- Да-а-а… - протянул Котька в задумчивости. Было похоже, что на этот раз он все понял. И вот теперь мы, как загипнотизированные, смотрели на толстую коричневую плитку, которая плавала перед нашими глазами по воздуху то влево, то вправо.
- Шоколад! - повторил американец и, отойдя на некоторое расстояние, вытащил из чехла кинокамеру.
- Нас будут фотографировать, - сказал Котька и попытался прилизать свой чуб.
- Зачем? - спросил я.
- Так надо, - авторитетно сказал Котька. Ему было виднее.
Длинный офицер присел, навел на нас кинокамеру и кинул плитку. Плитка взлетела вверх и, кувыркаясь, упала на землю. Меня немного удивило, зачем он её кинул, а не протянул нам, но когда Киндер подбил её ногой, я все понял. Они думали, что мы вцепимся в этот шоколад и будем рвать его друг у друга, как голодные собаки. Мы будем драться, а они будут снимать, а потом показывать у себя в Америке…
Я крикнул:
- Киндер, пас! - и он мастерски пасанул мне эту плитку, а я с ходу послал её Котьке - пусть тоже подержится: шоколад ведь!
Аппарат американца стрекотал, а сам он кричал: «Это шоколад, это шоколад!» А мы гоняли этот шоколад. И ещё бы долго гоняли, если бы Вовка Жереб не пасанул его американцам. Тогда Киндер прыгнул на плитку, и понеслось…
- В Кейптаунском порту, - пел Киндер, - с какао на борту «Жанетта» поправляла такелаж…
Мы тоже вопили, а шоколад расползался под тапочками Киндера. Но Киндер не обращал на это внимания и топал ногами так, что поднялась пыль.
Потом Киндера стошнило. Он изгибался и рычал, как будто его выворачивало наружу. Мы бросились ему на помощь, но он лёг на землю и стал громко и часто дышать. Мне показалось, что Киндер умирает.
Невысокий американец повернулся и пошел прочь. 3а ним потянулись остальные. Американцы, вдруг свернув с дороги и карабкаясь по камням, скрылись за стеной разрушенного дома. Вся правая сторона этого квартала лежала в руинах. Её можно было пройти насквозь вдоль и поперек.
Нащупав рогатку, я кинулся следом. Я не собирался стрелять в кого-нибудь из них, нет. Я только собирался хорошим выстрелом разбить киноаппарат.
Я пошел наперерез и спрятался за кустами сирени перед стенкой, в которой была дыра. Я видел, как они остановились, и уже поднял рогатку, когда тот, что был поменьше остальных, вдруг врезал верзиле по роже.
Они стояли друг против друга, один ниже другого на голову и намного поуже в плечах.
Верзила мог убить своего противника одним ударом.
Третий американец, задрав голову, смотрел на небо. Вверху кружились чайки.
«Чайки над берегом. Будет шторм, - подумал я, - обязательно будет шторм».
А третий все смотрел на чаек. Он молчал. Он делал вид, что ничего не видит. Тогда тот, что был поменьше, снова врезал. На этот раз он бил хуком. Верзила отлетел в сторону и по стене сполз на пол. Он сидел на земле, расставив ноги, и не решался встать. Это стоило показать ребятам. И я бросился за ними. Но, не добежав до них, я увидел, как перепачканный сажей и известью верзила выбежал на дорогу и, оглядываясь, понесся на угол, откуда была видна бухта и пароход.
«Виктория» ушла через три дня. Все эти дни на берег выезжали амфибии, груженые ящиками. В ящиках были подарки. Через месяц мама принесла мне ковбойку, бежевое пальто из верблюжьей шерсти и нательный комбинезон, который я почему-то стеснялся носить.