О смысле всего сущего

Сказка на ночь.ВАСИЛИЙ ШУКШИН ДО ТРЕТЬИХ ПЕТУХОВ (Сказка про Ивана-дурака, как он ходил за тридевять земель набираться ума-разума) Как-то в одной библиотеке, вечером, часов этак в шесть заспорили персонажи русской классической литературы. Еще когда библиотекарша была на месте, они с интересом посматривали на нее со своих полок — ждали. Библиотекарша напоследок поговорила с кем-то по телефону… Говорила она странно, персонажи слушали и не понимали. Удивлялись.— Да нет, — говорила библиотекарша, — я думаю, это пшено. Он же козел… Пойдем лучше потопчемся. А? Нет, ну он же козел. Мы потопчемся, так? Потом пойдем к Владику… Я знаю, что он баран, но у него «Грюндик» — посидим… Тюлень тоже придет, потом этот будет… филин-то… Да я знаю, что они все козлы, но надо же как-то расстрелять время! Ну, ну… слушаю…— Ничего не понимаю, — тихо сказал некто в цилиндре — не то Онегин, не то Чацкий — своему соседу, тяжелому помещику, похоже, Обломову. Обломов улыбнулся: — В зоопарк собираются.— Почему все козлы-то?— Ну… видно, ирония. Хорошенькая. А?Господин в цилиндре поморщился: — Вульгаритэ.— Вам все француженок подавай, — с неодобрением сказал Обломов. — А мне глянется. С ножками — это они неплохо придумали. А?— Очень уж… того… — встрял в разговор господин пришибленного вида, явно чеховский персонаж. — Очень уж коротко. Зачем так?Обломов тихо засмеялся: — А чего ты смотришь туда? Ты возьми да не смотри.— Да мне что, в сущности? — смутился чеховский персонаж. — Пожалуйста. Почему только с ног начали?— Что? — не понял Обломов.— Возрождаться-то.— А откуда же возрождаются? — спросил довольный Обломов. — С ног, братец, и начинают.— Вы не меняетесь, — со скрытым презрением заметил Пришибленный.Обломов опять тихо засмеялся.— Том! Том! Слушай сюда! — кричала в трубку библиотекарша. — Слушай сюда! Он же козел! У кого машина? У него? Нет, серьезно? — Библиотекарша надолго умолкла — слушала. — А каких наук? — спросила она тихо. — Да? Тогда я сама козел. — Библиотекарша очень расстроилась… Положила трубку, посидела просто так, потом встала и ушла. И закрыла библиотеку на замок.Тут персонажи соскочили со своих полок, задвигали стульями…— В темпе, в темпе! — покрикивал некто канцелярского облика, лысый. — Продолжим. Кто еще хочет сказать об Иване-дураке? Просьба: не повторяться. И — короче. Сегодня мы должны принять решение. Кто?— Позвольте? — это спрашивала Бедная Лиза.— Давай, Лиза, — сказал Лысый.— Я сама тоже из крестьян, — начала Бедная Лиза, — вы все знаете, какая я бедная…— Знаем, знаем! — зашумели все. — Давай короче!— Мне стыдно, — горячо продолжала Бедная Лиза, — что Иван-дурак находится вместе с нами. Сколько можно?! До каких пор он будет позорить наши ряды?— Выгнать! — крикнули с места.— Тихо! — строго сказал Лысый конторский. — Что ты предлагаешь, Лиза?— Пускай достанет справку, что он умный, — сказала Лиза.Тут все одобрительно зашумели.— Правильно!— Пускай достанет! Или пускай убирается!..— Какие вы, однако, прыткие, — сказал огромный Илья Муромец. Он сидел на своей полке — не мог встать. — Разорались. Где он ее достанет? Легко сказать…— У Мудреца. — Лысый, который вел собрание, сердито стукнул ладонью по столу. — Илья, я тебе слова не давал!— А я тебя не спрашивал. И спрашивать не собираюсь. Закрой хлебало, а то враз заставлю чернила пить. И промокашкой закусывать. Крыса конторская.— Ну, начинается!.. — недовольно сказал Обломов. — Илья, тебе бы только лаяться. А чем плохое предложение: пускай достанет справку. Мне тоже неловко рядом с дураком сидеть. От него портянками пахнет… Да и никому, я думаю, не…— Цыть! — громыхнул Илья. — Неловко ему. А палицей по башке хошь? Достану!Тут какой-то, явно лишний, заметил: — Междоусобица.— А? — не понял конторский.— Междоусобица, — сказал Лишний. — Пропадем.— Кто пропадет? — Илья тоже не видел опасности, о какой говорил Лишний. — Сиди тут, гусарчик! А то достану тоже разок…— Требую удовлетворения! — вскочил Лишний.— Да сядь! — сказал конторский. — Какое удовлетворение?— Требую удовлетворения: этот сидень карачаровский меня оскорбил.— Сядь, — сказал и Обломов. — Чего с Иваном-то делать?Все задумались.Иван-дурак сидел в углу, делал что-то такое из полы своего армяка, вроде ухо.— Думайте, думайте, — сказал он. — Умники нашлись… Доктора.— Не груби, Иван, — сказал конторский. — О нем же думают, понимаешь, и он же еще сидит грубит. Как ты насчет справки? Может, сходишь возьмешь?— Где?— У Мудреца… Надо же что-то делать. Я тоже склоняюсь…— А я не склоняюсь! — бухнул опять Илья. — Склоняется он. Ну и склоняйся сколько влезет. Не ходи, Ванька. Чушь какую-то выдумали — справку… Кто это со справкой выскочил? Лизка? Ты чего, девка?!— А ничего! — воскликнула Бедная Лиза. — Если ты сидишь, то и все должны сидеть? Не пройдет у вас, дядя Илья, эта сидячая агитация! Я присоединяюсь к требованию ведущего: надо что-то делать. — И она еще раз сказала звонко и убедительно: — Надо что-то делать!Все задумались. А Илья нахмурился.— Какая-то «сидячая агитация», — проворчал он. — Выдумывает чего ни попадя. Какая агитация?— Да такая самая! — вскинулся на него Обломов. — Сидячая, тебе сказали. «Ка-ка-ая». Помолчи, пожалуйста. Надо, конечно, что-то делать, друзья. Надо только понять: что делать-то?— И все же я требую удовлетворения! — вспомнил свою обиду Лишний. — Я вызываю этого горлопана (к Илье) на дуэль.— Сядь! — крикнул конторский на Лишнего. — Дело делать или дуэлями заниматься? Хватит дурака валять. И так уж ухлопали сколько… Дело надо делать, а не бегать по лесам с пистолетами.Тут все взволновались, зашумели одобрительно.— Я бы вообще запретил эти дуэли! — крикнул бледный Ленский.— Трус, — сказал ему Онегин.— Кто трус?— Ты трус.— А ты — лодырь. Шулер. Развратник. Циник.— А пошли на Волгу! — крикнул вдруг какой-то гулевой атаман. — Сарынь на кичку!— Сядь! — обозлился конторский. — А то я те покажу «сарынь». Задвину за шкаф вон — поорешь там. Еще раз спрашиваю: что будем делать?— Иди ко мне, Атаман, — позвал Илья казака. — Чего-то скажу.— Предупреждаю, — сказал конторский, — если затеете какую-нибудь свару… вам головы не сносить. Тоже мне, понимаешь, самородки.— Сказать ничего нельзя! — горько возмутился Илья. — Чего вы?! Собаки какие-то, истинный бог: как ни скажешь — все не так.— Только не делайте, пожалуйста, вид, — с презрением молвил Онегин, обращаясь к Илье и к казаку, — что только вы одни из народа. Мы тоже — народ.— Счас они будут рубахи на груди рвать, — молвил некий мелкий персонаж вроде гоголевского Акакия Акакиевича. — Рукава будут жевать…— Да зачем же мне рукава жевать? — искренне спросил казачий атаман. — Я тебя на одну ладошку посажу, а другой прихлопну.— Все — междоусобица, — грустно сказал Лишний. — Ничего теперь вообще не сделаем. Вдобавок еще и пропадем.— Аида на Волгу! — крикнул опять Атаман. — Хоть погуляем.— Сиди, — сердито сказал Обломов. — Гуляка… Все бы гулять, все бы им гулять! Дело надо делать, а не гулять.— А-а-а, — вдруг зловеще-тихо протянул Атаман, — вот кохо я искал-то всю жизнь. Вот кохо мне надоть-то… — И потащил из ножен саблю. — Вот кому я счас кровя-то пущу…Все повскакали в мест…Акакий Акакиевич птицей взлетел на свою полку, Бедная Лиза присела в ужасе и закрылась сарафаном… Онегин судорожно заряжал со ствола дуэльный пистолет, а Илья Муромец смеялся и говорил:— О-о, забегали?! Забегали, черти драповые?! Забегали!Обломов загородился от казака стулом и кричал ему, надрываясь:— Да ты спроси историков литературы! Ты спроси!.. Я же хороший был! Я только лодырь беспросветный… Но я же безвредный!— А вот похлядим, — говорил Казак, — похляди-им, какой ты хороший: хороших моя сабля не секеть.Конторский сунулся было к Казаку, тот замахнулся на него, и конторский отскочил.— Бей, казаче! — гаркнул Илья. — Цеди кровь поганую!И бог знает что тут было бы, если бы не Акакий Акакиевич. Посреди всеобщей сумятицы он вдруг вскочил и крикнул:— Закрыто на учет!И все замерли… Опомнились. Казак спрятал саблю, Обломов вытер лицо платком, Лиза встала и стыдливо оправила сарафан.— Азия, — тихо и горько сказал конторский. — Разве можно тут что-нибудь сделать! Спасибо, Акакий. Мне как-то и в голову не пришло — закрыть на учет.— Илья, у тя вина нету? — спросил Казак Муромца.— Откуда? — откликнулся тот. — Я же не пью.— Тяжко на душе, — молвил Казак. — Маяться буду…— А нечего тут… размахался, понимаешь, — сказал конторский. — Продолжим. Лиза, ты чего-то хотела сказать…— Я предлагаю отправить Ивана-дурака к Мудрецу за справкой, — сказала Лиза звонко и убежденно. — Если он к третьим петухам не принесет справку, пускай… я не знаю… пускай убирается от нас.— Куда же ему? — спросил Илья грустно.— Пускай идет в букинистический! — жестко отрезала Лиза.— О-о, не крутенько ли? — усомнился кто-то.— Не крутенько, — тоже жестко сказал конторский. — Нисколько. Только так. Иван…— Аиньки! — откликнулся Иван. И встал.— Иди.Иван посмотрел на Илью.Илья нагнул голову и промолчал. И Казак тоже промолчал, только мучительно сморщился и поискал глазами на полках и на столе, — все, видно, искал вино.— Иди, Ванька, — тихо сказал Илья. — Ничего не сделаешь. Надо идти. Вишь, какие они все… ученые. Иди и помни: в огне тебе не гореть, в воде не тонуть… За остальное не ручаюсь.— Хошь мою саблю? — предложил Казак Ивану.— Зачем она мне? — откликнулся тот.— Иван, — заговорил Илья, — иди смело — я буду про тебя думать. Где тебя пристигнет беда… Где тебя задумают погубить, я крикну: «Ванька, смотри!»— Как ты узнаешь, шо ехо пристихла беда? — спросил Казак.— Я узнаю. Сердцем учую. А ты мой голос услышишь.Иван вышел на середину библиотеки, поклонился всем поясным поклоном… Подтянул потуже армячишко и пошел к двери.— Не поминайте лихом, если где пропаду, — сказал с порога.— Господь с тобой, — молвил Обломов. — Может, не пропадешь.— Придешь со справкой, Иван, — взволнованно сказала Лиза, — я за тебя замуж выйду.— На кой ты мне черт нужна, — грубо сказал Иван. — Я лучше царевну какую-нибудь стрену…— Не надо, Иван, — махнул рукой Илья, — не связывайся. Все они… не лучше этой вот. — Показал на Лизу. — На кой ляд тебе эта справка?! Чего ты заегозила-то? Куда вот парню… на ночь глядя! А и даст ли он ее, справку-то, ваш Мудрец? Тоже небось сидит там…— Без справки нельзя, дядя Илья, — решительно сказала Лиза. — А тебе, Иван, я припомню, что отказался от меня. Ох, я те припомню!— Иди, иди, Иван, — сказал конторский. — Время позднее — тебе успеть надо.— Прощайте, — сказал Иван. И вышел.И пошел он куда глаза глядят.Темно было… Шел он, шел — пришел к лесу. А куда дальше идти, вовсе не знает. Сел на пенек, закручинился.— Бедная моя головушка, — сказал, — пропадешь ты. Где этот Мудрец? Хоть бы помог кто.Но никто ему не помог.Посидел-посидел Иван, пошел дальше.Шел, шел, видит — огонек светится. Подходит ближе — стоит избушка на курьих ножках, а вокруг кирпич навален, шифер, пиломатериалы всякие.— Есть тут кто-нибудь? — крикнул Иван.Вышла на крыльцо Баба-Яга… Посмотрела на Ивана, спрашивает: — Кто ты такой? И куда идешь?— Иван-дурак, иду к Мудрецу за справкой, — ответил Иван. — А где его найти, не знаю.— Зачем тебе справка-то?— Тоже не знаю… Послали.— А-а… — молвила Баба-Яга. — Ну заходи, заходи… Отдохни с дороги. Есть небось хочешь?— Да не отказался бы…— Заходи.Зашел Иван в избушку.Избушка как избушка, ничего такого. Большая печка, стол, две кровати…— Кто с тобой еще живет? — спросил Иван.— Дочь, Иван, — заговорила Яга, — а ты как дурак-то — совсем, что ли, дурак?— Как это? — не понял Иван.— Ну, полный дурак или это тебя сгоряча так окрестили? Бывает, досада возьмет — крикнешь: у, дурак! Я вон на дочь иной раз заору: у, дура такая! А какая же она дура? Она у меня вон какая умная. Может, и с тобой такая история; привыкли люди: дурак и дурак, а ты вовсе не дурак, а только… бесхитростный. А?— Не пойму, ты куда клонишь-то?— Да я же по глазам вижу: никакой ты не дурак, ты просто бесхитростный. Я как только тебя увидала, сразу подумала: «Ох и талантливый парень!» У тебя же на лбу написано: «Талант». Ты хоть сам-то догадываешься про свои таланты? Или ты полностью поверил, что ты дурак?— Ничего я не поверил! — сердито сказал Иван… — Как это я про себя поверю, что я дурак?— А я тебе чего говорю? Вот люди, а!.. Ты строительством когда-нибудь занимался?— Ну как?… С отцом, с братьями теремки рубили… А тебе зачем?— Понимаешь, хочу котеджик себе построить… Материалы завезли, а строить некому. Не возьмешься?— Мне же справку надо добывать…— Да зачем она тебе? — воскликнула Баба-Яга. — Построишь котеджик… его увидют — ко мне гости всякие приезжают — увидют — сразу: кто делал? Кто делал — Иван делал… Чуешь? Слава пойдет по всему лесу.— А как же справка? — опять спросил Иван. — Меня же назад без справки-то не пустют.— Ну и что?— Как же? Куда же я?— Истопником будешь при котеджике… Когда будешь строить, запланируй себе комнатку в подвале… Тепло, тихо, никакой заботушки. Гости наверху заскучали — куда? — пошли к Ивану: истории разные слушать. А ты им ври побольше… Разные случаи рассказывай. Я об тебе заботиться буду. Я буду тебя звать — Иванушка.— Карга старая, — сказал Иван. — Ишь ты, какой невод завела! Иванушкой она звать будет. А я на тебя буду горб гнуть? А ху-ху не хо-хо, бабуленька?— А-а, — зловеще протянула Баба-Яга, — теперь я поняла, с кем имею дело: симулянт, проходимец… тип. Мы таких — знаешь, что делаем? — зажариваем. Ну-ка, кто там?! — И Яга трижды хлопнула в ладоши. — Стража! Взять этого дурака, связать — мы его будем немножко жарить.Стражники, четыре здоровых лба, схватили Ивана, связали и положили на лавку.— Последний раз спрашиваю, — еще попыталась Баба-Яга, — будешь котэджик строить?— Будь ты проклята! — сказал гордо связанный Иван. — Чучело огородное… У тебя в носу волосы растут.— В печь его! — заорала Яга. И затопала ногами. — Мерзавец! Хам!— От хамки слышу! — тоже заорал Иван. — Ехидна! У тебя не только в носу, у тебя на языке шерсть растет!.. Дармоедка!— В огонь! — вовсе зашлась Яга. — В ого-онь!..Ивана сгребли и стали толкать в печь, в огонь.— Ох, брил я тебя на завалинке! — запел Иван. — Подарила ты мене чулки-валенки!.. Оп-тирдарпупия! Мне в огне не гореть, карга! Так что я иду смело!Только Ивана затолкали в печь, на дворе зазвенели бубенцы, заржали кони.— Дочка едет! — обрадовалась Баба-Яга и выглянула в окно. — У-у, да с женихом вместе! То-то будет им чем поужинать.Стражники тоже обрадовались, запрыгали, захлопали в ладоши.— Змей-Горыныч едет, Змей-Горыныч едет! — закричали они. — Эх, погуляем-то! Эх, и попьем же!Вошла в избушку дочка Бабы-Яги, тоже сильно страшная, с усами.— Фу-фу-фу, — сказала она. — Русским духом пахнет. Кто тут?— Ужин, — сказала Баба-Яга. И засмеялась хрипло: — Ха-ха-ха-ха!..— Чего ты? — рассердилась дочка. — Ржет, как эта… Я спрашиваю: кто тут?— Ивана жарим.— Да ну? — приятно изумилась дочка, — Ах, какой сюрприз!— Представляешь, не хочет, чтобы в лесу было красиво, — не хочет строить котэджик, паразит.Дочка заглянула в печку… А оттуда вдруг — не то плач, не то хохот.— Ой, не могу-у!.. — стонал Иван. — Не от огня помру — от смеха!..— Чего это? — зло спросила дочка Бабы-Яги, И Яга тоже подошла к печке. — Чего он?— Хохочет?…— Чего ты, эй?— Ой, помру от смеха! — орал Иван. — Ой, не выживу я!..— Вот идиот-то, — сказала дочка. — Чего ты?— Да усы-то!.. Усы-то… Ой, Господи, ну бывает же такое в природе! Да как же ты с мужем-то будешь спать? Ты же замуж выходишь…— Как все… А чего? — не поняла дочка. Не поняла, но встревожилась.— Да усы-то!— Ну и что? Они мне не мешают, наоборот, я лучше чую.— Да тебе-то не мешают… А мужу-то? Когда замуж-то выйдешь…— А чего мужу? Куда ты гнешь, дурак? Чего тебе мой будущий муж? — вовсе встревожилась дочка.— Да как же? Он тебя поцелует в темноте-то, а сам подумает: «Черт-те что: солдат не солдат и баба не баба». И разлюбит. Да нешто можно бабе с усами! Ну, эти ведьмы!.. Ни хрена не понимают. Ведь не будет он с тобой жить, с усатой. А то еще возьмет да голову откусит со зла, знаю я этих Горынычей.Баба-Яга и дочка призадумались.— Ну-ка вылазь, — велела дочь.Иван-дурак скоро вылез, отряхнулся.— Хорошо погрелся…— А чего ты нам советуешь? — спросила Баба-Яга. — С усами-то.— Чего, чего… Свести надо усы, если хочешь семейную жизнь наладить.— Да как свести-то, как?— Я скажу как, а вы меня опять в печь кинете.— Не кинем, Ванюшка, — заговорила ласково дочь Бабы-Яги. — Отпустим тебя на все четыре стороны, скажи только, как от усов избавиться.Тут наш Иван пошел тянуть резину и торговаться, как делают нынешние слесари-сантехники.— Это непросто, — заговорил он, — это надо состав делать…— Ну и делай!— Делай, делай… А когда же я к Мудрецу-то попаду? Мне же к третьим петухам надо назад вернуться…— Давай так, — заволновалась Баба-Яга, — слушай сюда! Давай так: ты сводишь усы, я даю тебе свою метлу, и ты в один миг будешь у Мудреца.Иван призадумался.— Быстрей! — заторопилась усатая дочь. — А то Горыныч войдет.Тут и Иван заволновался: — Слушайте, он же войдет и…— Ну?— Войдет и с ходу сожрет меня.— Он может, — сказала дочь. — Чего бы такое придумать?— Я скажу, что ты мой племянник, — нашлась Баба-Яга. — Понял?— Давайте, — понял Иван. — Теперь так; мой состав-то не сразу действует…— Как это? — насторожилась дочь.— Мы его счас наведем и наложим на лицо маску… Так? Я лечу на метле к Мудрецу, ты пока лежишь с маской…— А обманет? — заподозрила дочь. — Мам?— Пусть только попробует, — сказала Баба-Яга, — пусть только надует: навернется с поднебесья — мокрое место останется.— Ну, елки зеленые-то!.. — опять заволновался Иван; похоже, он и хотел надуть. — Ну что за народ! В чем дело? Хочешь с усами ходить? Ходи с усами, мне-то что! Им дело говорят, понимаешь, — нет, они начинают тут… Вы меня уважаете, нет?— При чем тут «уважаете»? Ты говори толком…— Нет, не могу, — продолжал Иван тараторить. — Не могу, честное слово! Сердце лопнет. Ну что за народ! Да живи ты с усами, живи! Сколько влезет, столько и живи. Не женщина, а генерал-майор какой-то. Тьфу! А детишки народятся? Потянется сынок или дочка ручонкой: «Мама, а что это у тебя?» А подрастут? Подрастут, их на улице начнут дразнить: «Твоя мамка с усами, твоя мамка с усами!» Легко будет ребенку? Легко будет слушать такие слова? Ни у кого нету мамки с усами, а у него — с усами. Как он должен отвечать? Да никак он не сможет ответить, он зальется слезами и пойдет домой… к усатой мамке…— Хватит! — закричала дочь Бабы-Яги. — Наводи свой состав. Что тебе надо?— Пригоршню куриного помета, пригоршню теплого навоза и пригоршню мягкой глины — мы накладываем на лицо такую маску…— На все лицо? Как же я дышать-то буду?— Ну что за народ! — опять горько затараторил Иван. — Ну ничего невозможно…— Ладно! — рявкнула дочь. — Спросить ничего нельзя.— Нельзя! — тоже рявкнул Иван. — Когда мастер соображает, нельзя — ничего спрашивать! Повторяю: навоз, глина, помет. Маска будет с дыркой — будешь дышать. Все.— Слышали? — сказала Яга стражникам. — Одна нога здесь, другая в сарае! Арш!Стражники побежали за навозом, глиной и пометом.А в это самое время в окно просунулись три головы Змея-Горыныча», Уставились на Ивана. Все в избушке замерли.Горыныч долго-долго смотрел на Ивана. Потом спросил: — Кто это?— Это, Горыныч, племянник мой, Иванушка, — сказала Яга. — Иванушка, поздоровайся с дядей Горынычем.— Здравствуй, дядя Горыныч! — поздоровался Иван. — Ну, как дела?Горыныч внимательно смотрел на Ивана. Так долго и внимательно, что Иван занервничал.— Да ну что, елки зеленые? Что? Ну племянник, ты же слышал! Пришел к тете Ежке. В гости. Что, гостей будем жрать? Давай будем гостей жрать! А семью собираемся заводить — всех детишек пожрем, да? Папа называется!Головы Горыныча посоветовались между собой, — По-моему, он хамит, — сказала одна.Вторая подумала и сказала: — Дурак, а нервный.А третья выразилась и вовсе кратко: — Лангет, — сказала она.— Я счас такой лангет покажу!.. — взорвался от страха Иван. — Такой лангет устрою, что кое-кому тут не поздоровится. Тетя, где моя волшебная сабля? — Иван вскочил с лавки и забегал по избушке — изображал, что ищет волшебную саблю. — Я счас такое устрою! Головы надоело носить?! — Иван кричал на Горыныча, но не смотрел на него — жутко было смотреть на эти три спокойных головы. — Такое счас устрою!..— Он просто расхамился, — опять сказала первая голова.— Нервничает, — заметила вторая. — Боится.А третья не успела ничего сказать: Иван остановился перед Горынычем и сам тоже долго и внимательно смотрел на него.— Шпана, — сказал Иван. — Я тебя сам съем.Тут первый раз прозвучал голос Ильи Муромца.— Ванька, смотри! — сказал Илья.— Да что «Ванька», что «Ванька»! — воскликнул Иван. — Чего «Ванька»-то? Вечно кого-то боимся, кого-то опасаемся. Каждая гнида будет из себя… великую тварь строить, а тут обмирай от страха. Не хочу! Хватит! Надоело! — Иван и в самом деле спокойно уселся на лавку, достал дудочку и посвистел маленько. — Жри, — сказал он, отвлекаясь от дудочки. — Жрать будешь? Жри. Гад. Потом поцелуй свою усатую невесту. Потом рожайте усатых детей и маршируйте с имя. Он меня, видите ли, пугать будет!.. Хрен тебе! — И Ванька опять засвистел в свою дудочку.— Горыныч, — сказала дочь, — плюнь, не обращай внимания. Не обижайся.— Но он же хамит, — возразила первая голова. — Как он разговаривает?!— Он с отчаяния. Он не ведает, что творит.— Я все ведаю, — встрял Иван, перестав дудеть. — Все я ведаю. Я вот сейчас подберу вам марш», для будущего батальона…— Ванюшка, — заговорила Баба-Яга кротко, — не хами, племяш. Зачем ты так?— Затем, что нечего меня на арапа брать. Он, видите ли, будет тут глазами вращать! Вращай, когда у тебя батальон усатых будет — тогда вращай. А счас нечего.— Нет, ну он же вовсю хамит! — чуть не плача сказала первая голова. — Ну как же?— Заплачь, заплачь, — жестко сказал Иван, — А мы посмеемся. В усы.— Хватит тянуть, — сказала вторая голова.— Да, хватит тянуть, — поддакнул Иван. — Чего тянуть-то? Хватит тянуть.— О-о! — изумилась третья голова. — Ничего себе!— Ага! — опять дурашливо поддакнул Иван.— Во дает Ванька.Споем? — И Ванька запел.Горыныч, хором:Эх, брил я тебяНа завалинке,Подарила ты менеЧулки-валенки…Оп-тирдарпупия!Допел Ванька. И стало тихо. И долго было тихо.— А романсы умеешь? — спросил Горыныч.— Какие романсы?— Старинные.— Сколько угодно… Ты что, романсы любишь? Изволь, батюшка, я тебе их нанизаю сколько хошь. Завалю романсами. Например: Хаз-булат удало-ой, Бедна сакля твоя-а, Золотою казной Я осыплю тебя-а! А? Романс!.. — Ванька почуял некую перемену в Горыныче, подошел к нему и похлопал одну голову по щеке. — Ух, ты… свирепый. Свирепунчик ты мой.— Не ёрничай, — сказал Горыныч. — А то откушу руку.Ванька отдернул руку.— Ну, ну, ну, — молвил он мирно, — кто же так с мастером разговаривает? Возьму вот и не буду петь.— Будешь, — сказала голова Горыныча, которую Иван приголубил. — Я тебе возьму и голову откушу.Две других головы громко засмеялись. И Иван тоже мелко и невесело посмеялся.— Тогда-то уж я и вовсе не спою — нечем. Чем же я петь-то буду?— Филе, — сказала голова, которая давеча говорила «лангет». Это была самая глупая голова.— А тебе бы все жрать! — обозлился на нее Иван. — Все бы ей жрать!.. Живоглотка какая-то.— Ванюшка, не фордыбачь, — сказала Баба-Яга. — Пой.— Пой, — сказала и дочь. — Разговорился. Есть слух — пой.— Пой, — велела первая голова. — И вы тоже пойте.— Кто? — не поняла Баба-Яга. — Мы?— Вы. Пойте.— Может быть, я лучше одна? — вякнула дочь; ее не устраивало, что она будет подпевать Ивану, — С мужиком петь… ты меня извини, но…— Три, четыре, — спокойно сказал Горыныч. — Начали.Дам коня, дам седло, — запел Иван, Баба-Яга с дочкой подхватили:Дам винтовку свою-у,А за это за всеТы отдай мне жену-у.Ты уж стар, ты уж се-ед,…Ей с тобой не житье,С молодых юных ле-ет.Ты погубишь ее-о-о..— Дальше, — тихо сказал он.Под чинарой густой, — пел дальше Иван,Мы сидели вдво-ем;Месяц плыл золотой,Все молчало круго-ом.И Иван с чувством повторил еще раз, один:Эх, месяц плыл золотой,Все молчало круго-ом…— Как ты живешь, Иван? — спросил растроганный Горыныч.— В каком смысле? — не понял тот.— Изба хорошая?— А-а. Я счас в библиотеке живу, вместе со всеми.— Хочешь отдельную избу?— Нет. Зачем она мне?— Дальше.— Она мне отдала-ась, — повел дальше Иван, — До последнего дня…— Это не надо, — сказал Горыныч. — Пропусти.— Как же? — не понял Иван.— Пропусти.— Горыныч, так нельзя, — заулыбался Иван, — из песни слова не выкинешь.Горыныч молча смотрел на Ивана; опять воцарилась эта нехорошая тишина.— Но ведь без этого же нет песни! — занервничал Иван. — Ну? Песни-то нету!— Есть песня, — сказал Горыныч.— Да как же есть? Как же есть-то?!— Есть песня. Даже лучше — лаконичнее.— Ну ты смотри, что они делают! — Иван даже хлопнул в изумлении себя по ляжкам. — Что хотят, то и делают! Нет песни без этого, нет песни без этого, нет песни!.. Не буду петь лаконично. Все.— Ванюшка, — сказала Баба-Яга, — не супротивничай.— Пошла ты!.. — вконец обозлился Иван. — Сами пойте. А я не буду. В гробу я вас всех видел! Я вас сам всех сожру! С усами вместе. А эти три тыквы… я их тоже буду немножко жарить.— Господи, сколько надо терпения, — вздохнула первая голова Горыныча. — Сколько надо сил потратить, нервов… пока их научишь. Ни воспитания, ни образования…, - Насчет «немножко жарить» — это он хорошо сказал, — молвила вторая голова. — А?— На какие усы ты все время намекаешь? — спросила Ивана третья голова. — Весь вечер сегодня слышу: усы, усы… У кого усы?— А па-рень улыбается в пшеничные усы, — шутливо спела первая голова. — Как там дальше про Хаз-булата?— Она мне отдалась, — отчетливо сказал Иван.Опять сделалось тихо.— Это грубо, Иван, — сказала первая голова. — Это дурная эстетика. Ты же в библиотеке живешь, как ты можешь? У вас же там славные ребята. Где ты набрался этой сексуальности? У вас там, я знаю, Бедная Лиза… прекрасная девушка, я отца ее знал. Она невеста твоя?— Кто? Лизка? Еще чего!— Как же? Она тебя ждет.— Пусть ждет — не дождется.— М-да… Фрукт, — сказала третья голова.А голова, которая все время к жратве клонила, возразила:— Нет, не фрукт, — сказала она серьезно. — Какой же фрукт? Уж, во всяком случае, лангет. Возможно, даже шашлык.— Как там дальше-то? — вспомнила первая голова. — С Хаз-булатом-то.— Он его убил, — покорно сказал Иван.— Кого?— Хаз-булата.— Кто убил?— М-м… — Иван мучительно сморщился. — Молодой любовник убил Хазбулата. Заканчивается песня так: «Голова старика покатилась на луг».— Это тоже не надо. Это жестокость, — сказала голова.— А как надо?Голова подумала.— Они помирились. Он ему отдал коня, седло — и они пошли домой. На какой полке ты там сидишь, в библиотеке-то?— На самой верхней… Рядом с Ильей и донским Атаманом.— О-о! — удивились все в один голос.— Понятно, — сказала самая умная голова Горыныча, первая. — От этих дураков только и наберешься… А зачем ты к Мудрецу идешь?— За справкой.— За какой справкой?— Что я умный.Три головы Горыныча дружно громко засмеялись.Яга и дочь тоже подхихикнули.— А плясать умеешь? — спросила умная голова.— Умею, — ответил Иван. — Но не буду.— Он, по-моему и котеджики умеет рубить, — встряла Баба-Яга. — Я подняла эту тему…— Ти-хо! — рявкнули все три головы Горыныча. — Мы никому больше слова не давали!— Батюшки мои, — шепотом сказала Баба-Яга. — Сказать ничего нельзя!— Нельзя! — тоже рявкнула дочь. И тоже на Бабу-Ягу: — Базар какой-то!— Спляши, Ваня, — тихо и ласково сказала самая умная голова.— Не буду плясать, — уперся Иван.Голова подумала.— Ты идешь за справкой… — сказала она. — Так?— Ну? За справкой.— В справке будет написано: «Дана Ивану… в том, что он — умный». Верно? И — печать.— Ну?— А ты не дойдешь. — Умная голова спокойно смотрела на Ивана. — Справки не будет.— Как это не дойду? Если я пошел, я дойду.— Не. — Голова все смотрела на Ивана. — Не дойдешь. Ты даже отсюда не выйдешь.Иван постоял в тягостном раздумье… Поднял руку и печально возгласил: — Сени!— Три, четыре, — сказала голова. — Пошли.Баба-Яга и дочь запели:Ох, вы сени, мои сени,Сени новые мои…Они пели и прихлопывали в ладоши.Сени новые-преновые, Решетчатые…Иван двинулся по кругу, пристукивая лапоточками… а руки его висели вдоль тела: он не подбоченился, не вскинул голову, не смотрел соколом.— А почему соколом не смотришь? — спросила голова.— Я смотрю, — ответил Иван.— Ты в пол смотришь.— Сокол же может задуматься?— О чем?— Как дальше жить… Как соколят вырастить. Пожалей ты меня, Горыныч, — взмолился Иван. — Ну сколько уж? Хватит…— А-а, — сказала умная голова. — Вот теперь ты поумнел. Теперь иди за справкой. А то начал тут… строить из себя. Шмакодявки. Свистуны. Чего ты начал строить из себя?Иван молчал.— Становись лицом к двери, — велел Горыныч.Иван стал лицом к двери.— По моей команде вылетишь отсюда со скоростью звука.— Со звуком — это ты лишка хватил, Горыныч, — возразил Иван. — Я не сумею так.— Как сумеешь. Приготовились… Три, четыре!Иван вылетел из избушки.Три головы Горыныча, дочь и Баба-Яга засмеялись.— Иди сюда, — позвал Горыныч невесту, — я тебя ласкать буду.А Иван шел опять темным лесом… К дороги опять никакой не было, а была малая звериная тропка. Шел, шел Иван, сел на поваленную лесину и закручинился.— В душу как вроде удобрения свалили, — грустно сказал он. — Вот же как тяжко! Достанется мне эта справка…Сзади подошел Медведь и тоже присел на лесину.— Чего такой печальный, мужичок? — спросил Медведь.— Да как же!.. — сказал Иван. — И страху натерпелся, и напелся, и наплясался… И уж так-то теперь на душе тяжко, так нехорошо — ложись и помирай.— Где это ты так?— А в гостях… Черт занес. У Бабы-Яги.— Нашел к кому в гости ходить. Чего ты к ней поперся?— Да зашел по пути…— А куда идешь-то?— К Мудрецу.— Во-он куда! — удивился Медведь. — Далеко.— Не знаешь ли, как к нему идти?— Нет. Слыхать слыхал про такого, а как идти, не знаю. Я сам, брат, с насиженного места поднялся… Иду вот тоже, а куда иду — не знаю.— Прогнали, что ль?— Да и прогнать не прогнали, и… Сам уйдешь. Это-то вот — недалеко — монастырь; ну, жили себе… И я возле питался — там пасек много. И облюбовали же этот монастырь черти. Откуда только их нашугало! Обложили весь монастырь — их внутрь-то не пускают, — с утра до ночи музыку заводют, пьют, безобразничают…— А чего хотят-то?— Хотят внутрь пройти, а там стража. Вот они и оглушают их, стражников-то, бабенок всяких ряженых подпускают, вино наливают — сбивают с толку. Такой тарарам навели на округу — завязывай глаза и беги. Страсть что творится, пропадает живая душа. Я вот курить возле их научился… — Медведь достал пачку сигарет и закурил. — Нет житья никакого… Подумал-подумал — нет, думаю, надо уходить, а то вино научусь пить. Или в цирк пойду. Раза два напивался уж…— Это скверно.— Уж куда как скверно! Медведицу избил… Льва по лесу искал… Стыд головушке! Нет, думаю, надо уходить. Вот иду.— Не знают ли они про Мудреца? — спросил Иван.— Кто? Черти? Чего они не знают-то? Они все знают. Только не связывайся ты с имя, пропадешь. Пропадешь, парень.— Да ну… чего, поди?— Пропадешь. Попытай, конечно, но… Гляди. Злые они.— Я сам злой счас… Хуже черта. Вот же как он меня исковеркал! Всего изломал.— Кто?— Змей-Горыныч.— Бил, что ли?— Да и не бил, а… хуже битья. И пел перед ним, и плясал. Тьфу! Лучше бы уж избил.— Унизил?— Унизил. Да как унизил! Не переживу я, однако, эти дела. Вернусь и подожгу их. А?— Брось, — сказал Медведь, — не связывайся. Он такой, этот Горыныч… Гад, одно слово. Брось. Уйди лучше. Живой ушел, и то слава богу. Эту шайку не одолеешь: везде достанут.Они посидели молча, Медведь затянулся последний раз сигаретой, бросил, затоптал окурок лапой и встал.— Прощай.— Прощай, — откликнулся Иван. И тоже поднялся.— Аккуратней с чертями-то, — еще раз посоветовал Медведь. — Эти похуже Горыныча будут… Забудешь, куда идешь. Все на свете забудешь! Ну и охальное же племя! На ходу подметки рвут. Оглянуться не успеешь, а уж ты на поводке у их — захомутали.— Ничего, — сказал Иван. — Бог не выдаст, свинья не съест. Как-нибудь вывернусь. Надо же где-то Мудреца искать… Леший-то навязался на мою голову! А время — до третьих петухов только.— Ну, поспешай, коли так. Прощай.— Прощай.И они разошлись.Из темноты еще Медведь крикнул: — Вон, слышь, музыка?— Где?— Да послушай!.. «Очи черные» играют…— Слышу!— Вот иди на музыку — они. Вишь, наяривают! О господи! — вздохнул Медведь. — Вот чесотка-то мировая! Ну чесотка… Не хочут жить на болоте, никак не хочут, хочут в кельях.А были ворота и высокий забор. На воротах написано: «Чертям вход воспрещен».В воротах стоял большой стражник с пикой в руках и зорко поглядывал кругом.Кругом же творился некий вялый бедлам — пауза такая после бурного шабаша. Кто из чертей, засунув руки в карманы узеньких брюк, легонько бил копытцами ленивую чечетку, кто листал журналы с картинками, кто тасовал карты…Один жонглировал черепами. Двое в углу учились стоять на голове. Группа чертей, расстелив на земле газеты, сидела вокруг коньяка и закуски — выпивали. А четверо — три музыканта с гитарами и девица — стояли прямо перед стражником; девица красиво пела «Очи черные». Гитаристы не менее красиво аккомпанировали ей. И сама-то девица очень даже красивая, на красивых копытцах, в красивых штанах…Однако стражник спокойно смотрел на нее — почему-то не волновался. Он даже снисходительно улыбался в усы.— Хлеб да соль! — сказал Иван, подходя к тем, которые выпивали.Его оглядели с ног до головы… И отвернулись.— Что же с собой не приглашаете?